- Посмотри на это небо
Взглядом, слышь, тверезым,
Посмотри на это море,
Видишь это все в последний раз, -
I Наверное, в какой-то момент я запела эту песенку вслух, потому что с задних сидений донеслось радостное - "Коль, давай тоже что-нибудь споем", свидетельствующее о том, что традиция выпивать в промежутке между пограничным контролем и посадкой в самолет останется с русскими туристами навсегда, что бы ни происходило в мире. Эту парочку (явно супружескую, а не какую-нибудь другую - красномордый мужик и пергидрольная тетка; созданы друг для друга) я заметила еще в аэропорту, а законов подлости никто не отменял, и ближайшие три часа мне придется провести в их обществе - они будут допивать то, что не допили в терминале, смеяться, громко разговаривать и даже, может быть, петь песни, а когда самолет приземлится в Домодедово - они, конечно, зааплодируют, потому что думают, что так принято. Я не умею спать в самолетах, но это совершенно не значит, что вот такие попутчики доставляют мне какое-то удовольствие - да прямо скажем, меня от них просто тошнит, особенно когда песенка про "видишь это все в последний раз" на автоповторе крутится в моей несчастной голове со вчерашнего вечера даже без перерыва на сон, потому что и во сне она тоже звучала. Нет, конечно, все не так драматично - и небо я еще не раз увижу, и море наверняка тоже, но более детально свою новую жизнь я себе представить пока не могу. А она начнется уже совсем-совсем скоро. Вот только пограничница в аэропорту поставит мне в паспорт штампик о пересечении границы, - и все. О том, что та жизнь, которой я жила до сих пор - она не навсегда, - я, конечно, думала давно; никаких иллюзий по этому поводу у меня никогда не было. И чем чаще Бобер повторял мне, что боится меня потерять, тем больше я думала о том, что я, в свою очередь, очень хочу потерять его. Потерять, конечно, не в мрачно-кладбищенском смысле, а просто - чтобы он исчез из моей жизни, и чтобы больше ни его, ни всего остального (собственно, того, что до сих пор и было моей жизнью) у меня не было. Свобода, как известно - это осознанная необходимость. Вот я ее и осознала - взрослая же девочка уже, в конце концов. Бобер приедет меня встречать, мы сядем в машину, и я скажу ему: "Знаешь что, я тут долго думала, в общем, высади меня, пожалуйста, вот тут, у метро. И не звони мне больше никогда. И не спрашивай ни о чем. Исчезни". Главное - произнести это быстро, без запинки, как стихотворение про елочку на новогоднем утреннике в первом классе. Оттарабанила - и все, и садись, никто тебя больше не замечает. Хотя, конечно, машина - не лучшее место для таких разговоров. Во-первых, Валера, водитель - хоть и свой, но все-таки посторонний, разговор в его присутствии - это уже будет шоу, а шоу я совсем не хочу. А альтернативных вариантов всего два - или сразу в аэропорту, сказать и, не оглядываясь, - к стоянке такси. Или - уже дома, на пороге. Он зайдет первым, а я - "Знаешь что, я тут долго думала..." - и захлопнуть дверь. Вообще, конечно, о содержании монолога надо было подумать более основательно. Минимализм - это хорошо, лишних слов не люблю, но надо ведь сказать ему хотя бы, что никакого другого у меня нет, и я ухожу не "к", а "от", и это "от" в последнюю очередь значит - от него. Не от него. То есть и от него тоже, но не только. Я даже не знаю, куда я уйду. Наверное, к сестре, но что значит уйти к сестре, если за ее квартиру плачу я, и плачу те самые деньги, которые дает мне он, Бобер и от которых я тоже собираюсь уйти. Полторы тысячи долларов в месяц - мелочь, конечно, но ни я, ни Катька самостоятельно таких денег не заработаем. А еще за университет надо платить. И вообще. Да, новую жизнь определенно можно считать прекрасной - особенно если вообще ничего не знаешь. Где жить, на что жить. С кем жить, в конце концов. Эти два идиота, которые сзади - вот они, конечно, счастливые люди. В тетке тембр голоса выдает абсолютно счастливого человека. И громкость тоже. И пулеметная частота выдаваемых слов. Мужик, кажется, уже заснул, а ей по барабану - говорит и говорит. "Новотель" ей не нравится, ага. Не москвичи, значит (что, в общем, и так заметно). - Но одну-то ночь перекантоваться можно, - тараторит тетка. - Завтра вечером будем в Иркутске, машина у Гриши хорошая, к утру будем в ***. Коля, ты че, спишь, что ли? К утру, значит, будут в ***. Забавно все-таки жизнь устроена - самые неприятные люди, какие только бывают, оказываются твоими земляками. И где - на Лазурном, мать его, берегу, а не в Красноярске или хотя бы в Москве. Вдвойне забавен сам факт того, что люди из *** теперь отдыхают в Ницце (или в Антибе, или в Каннах - таких деталей я не знаю, не успела подслушать). Видимо, жизнь в наших краях как-то совсем сильно поменялась - растет благосостояние трудящихся, растет. Даже странно, чем мне не хочется хотя бы съездить посмотреть на родной город, на родной дом. Хотя, если разобраться, странного-то ничего и нет. Я очень хорошо помню тот день, когда я поняла, как сильно я ненавижу этот город. II Когда я буду старенькая и богатая, то, кроме собственного центра современного искусства и школы для одаренных детей, у меня, конечно, будет свой ресторан - не то чтобы я мечтала стать ресторатором, просто как-то хочется взять реванш за все плохие заведения общепита, в которых мне приходилось бывать и которых на свете гораздо больше, чем хороших. Запомните - у меня будет свой ресторан, и я даже знаю, как он будет называться. Название, конечно, дурацкое, и поэтому я даже не боюсь, что кто-то украдет его у меня, прежде чем я стану старенькой и богатой. Ресторан будет называться "Магистраль" - в честь первого ресторана в моей жизни. Это было, в общем, достаточно трогательное заведение - грязные, но зато очень большие окна, зеркала, накрахмаленные, несмотря ни на что, скатерти, стервозные и при этом почему-то ужасно милые официантки, пластмассовые вазочки, в которых, кажется, никогда не было цветов, и смешной лабух в галстуке-бабочке. Дурацким названием заведение было обязано, разумеется, Байкало-Амурской магистрали, одной из столиц которой заслуженно считался наш город. Комсомольская путевка, по которой мои родители приехали в эти края, наверное, была проклятием нашей семьи. Я не хочу вставать в героическую позу и говорить, что я была счастлива родиться в этой жопе. Нет, мне бы как раз хотелось родиться в Москве или в Ленинграде, и шансы на это у меня были, если бы не маразматическая семидесятническая романтика, помноженная на неплохие по тем меркам северные заработки ("длинный рубль" тм), пригнавшая сюда вначале маму, а потом и отца. Свою свадьбу они праздновали в этой "Магистрали", в "Магистрали" же отмечали мое появление на свет, а потом магистраль (которая без кавычек, в смысле Байкало-Амурская) загнулась, и даже когда идиотка учительница литературы спросила нас, как расшифровывается БАМ, я сказала - Большая Амурная Магистраль, учительница поставила мне кол, но "Амурная магистраль" стала в нашем кругу поговоркой - "О, у них амурная магистраль приближается к финишу". Так вот, в те времена, когда я уже считала себя взрослой девочкой, ни БАМа, ни северного завоза, ни тем более "длинного рубля" уже не было; не было вообще ничего - ни нормальной еды, ни одежды, ни денег, и я до сих пор не очень хорошо представляю себе, каким образом отцу удалось заработать те сто или сто пятьдесят долларов, на которые к моему шестнадцатилетию он купил мне модное китайское пальто и повел нас с мамой и Катькой в "Магистраль" на праздничный ужин. III Мне с самого начала не нравилась эта идея. Не в том смысле, что я боялась ресторанов - нет, напротив, мы (я и мои подруги) уже переросли стадию "гулять с мальчиками" - мальчики нас уже интересовали не очень, зато интересовали "дяденьки". Дяденькам было по двадцать пять-тридцать лет, дяденьки нигде не работали, но ездили на хороших праворульных машинах и даже вполне неплохо одевались. Обсуждая с девчонками этих дяденек, мы почему-то старались не касаться в своих разговорах рода их занятий, ориентируясь на традиционное в наших краях "меньше знаешь, крепче спишь", хотя понимали, конечно, что и Дима, и Максим, и Игорь, и Николай - все они бандиты. Слова "бандит" мы не боялись. Бандит - это не статья из уголовного кодекса, это просто профессия, причем, чего уж там, гораздо более приличная, чем, скажем, железнодорожник. Или учительница. Кем работаешь? - Бандитом. По-моему, нормально. Но как-то более подробно этих тем касаться не хотелось, слово "дяденьки" звучало симпатичнее. Дяденьки угощали нас мороженым и вином, иногда (мне это, правда, только еще предстояло - я умела держать дистанцию) приглашали к себе в гости, а если в гости было нельзя, то в баню или в более модный, чем "Магистраль", ресторан, который назывался "Три медведя", и хозяин которого Давид Гобечия тоже был дяденькой - у моей одноклассницы Оли Павлюк уже три недели продолжался бурный роман с ним, и Давид даже обещал Оле ради нее уйти от жены, чему мы, конечно, не очень верили, потому что давидова жена - двухметрового роста литовка Юрате - была в их семье бесспорным начальником и даже, по слухам, иногда поколачивала Додика, хотя тот клялся, что нос ему сломали какие-то приезжие в переулке Первостроителей (хотя приезжих у нас в городе, конечно, не было). Так вот, "Три медведя" - это было модное место, а в "Магистрали" гулял достаточно специфический контингент. Во-первых, милиционеры линейного отдела (к вопросу о том, приличная ли профессия бандит - по-моему, быть ментом - гораздо менее приятно; я, между прочим, и сейчас так считаю) внутренних дел, во-вторых - с полуметровыми прическами и в гипюровых юбках тетки из городской администрации (глава города Николай Самойлович по прозвищу "Коля-жид" предпочитал "Трех медведей") и отдела социального обеспечения, и в-третьих - проезжавшие через наши края по дороге домой ветераны мест лишения свободы, еще не очень ориентирующиеся в рыночной экономике и предпочитающие проверенные заведения, "а не эти хачовники, в которых шашлык из собачатины". Ни та, ни другая, ни третья категория меня совершенно не привлекали, и я без особого восторга ждала этот ужин, понимая, что отказываться от него - значит обидеть папу, а говорить папе, что пойдем-ка лучше в "Три медведя" - это риск создать неловкую ситуацию, неизбежную при ответе типа "Дочка, нет денег". В общем я ждала того вечера примерно с тем же нехорошим чувством, с которым я сейчас жду встречи с Бобром. IV Я и очередь на паспортный контроль выбрала самую длинную; формально - чтобы встать подальше от земляков, которые, честно говоря, уже начали меня доставать. На самом деле - чтобы еще хоть на пятнадцать минут отсрочить эту встречу. Страусиная позиция (Боже, где я таких выражений нахваталась?!), конечно, но что ж поделаешь, не всем же Бэтменами быть. Тем более что я никогда и не хотела быть Бэтменом, а вот, например, пограничником Карацупой - очень даже хотела. Наверное, все дело в том, что я всегда хотела, чтобы у меня была собака, а более легкого способа, чем стать пограничником, не знала - родители были категорически против животного в доме. Как, кстати, звали собаку Карацупы? Мухтар? Нет, Мухтар - это было такое кино с Юрием Никулиным. Помню, видела в детстве по телевизору творческий вечер Никулина, и его кто-то спросил, выживет ли Мухтар (в фильме это не было показано). Никулин ответил - "Он постарается". Боже, мне сейчас тоже нужно именно постараться, а я вместо этого зачем-то думаю про пограничников. Кстати, почему? Ах, да - это же пограничный контроль. Вообще интересно, как все изменилось всего за несколько лет. Раньше пограничник - это был брутальный мужчина с собакой, который сидит где-то далеко на заставе и кого-то ловит, а теперь - теперь это телочка в стеклянной будке, которая ставит печати в паспорте. V Впрочем, когда мне было шестнадцать лет, я, конечно, никаким пограничником быть не хотела. Я вообще не помню, чего мне тогда хотелось, может - выиграть конкурс Чайковского? Ну, может быть. Выйти замуж по любви? Точно нет - в наших условиях это значило не "по любви", а "за алкоголика", потому что наши дяденьки в основном были либо женаты, либо совершенно не хотели связывать свою жизнь с кем бы то ни было, а все остальные мужчины города были если не алкоголиками, то какими-то совсем неприличными обсосами, как тот официант в "Магистрали". Звали его, кстати, очень по-литературному - Иван Денисович, его жена работала в горадминистрации, а дочка Варвара училась в моей школе классом старше и, наверное, выросла бы второй (после меня, конечно) красавицей города, если бы за два дня до четырнадцатилетия ее не зарезал в подъезде какой-то ухажер из дембелей. Портрет ухажера, наверное, до сих пор висит на стенде с надписью "Помогите следствию" у городской ментовки, но никто, конечно, следствию помогать не стал, тем более что ухажер, судя по всему, первым проходящим поездом удалился в сторону Тынды и потерялся навсегда. А случай с Варварой, вопреки любой логике, не вызвал у меня никакого сочувствия к Ивану Денисовичу, сама не знаю почему - наверное, потому что меня в нем ужасно раздражало то, что он так и не вышел из своих восьмидесятых, когда официант единственного в городе ресторана был практически главным человеком города, и мог позволить себе смотреть на окружающих эдаким барбосом, с псевдоаристократическим презрением а-ля Булат Окуджава, которое с годами так и не было им изжито, но мутировало до какого-то тошнотворного состояния. Наверное, из-за этой тошнотворности я промолчала, когда папа голосом туриста, зачитывающего реплики из разговорника, произнес: "Бутылку шампанского и четыре жульена". Мне еще не раз придется сталкиваться с этим совковым стереотипом (в ресторане нужно есть жульен), тогда я еще ничего такого для себя сформулировать не могла, понимая при этом, что даже в этой сраной "Магистрали" лучше съесть тарелку борща и (ладно уж, праздник все-таки) какой-нибудь тортик. Иван Денисович (прекрасно, между прочим, знающий папу - хотя бы потому что папа вместе с родительским комитетом помогал ему хоронить Варвару) несколько раз обмерил каждого из нас самым презрительным из всех возможных взглядов, что-то пробурчал и уполз в сторону кухни - я так подробно об этом рассказываю, чтобы было понятно, что настроение у меня в тот вечер с самого начала было так себе. А уж к тому моменту, когда я пошла в туалет (интересно, хотя бы сейчас, в две тысячи восьмом году, там появилась туалетная бумага?), меня вполне можно было бросать на передовую еще не закончившейся тогда первой чеченской кампании - одним своим взглядом я, наверное, могла бы уничтожить любого Шамиля Басаева вместе с Салманом Радуевым и прочими Рулонами Обоевыми. И вот в такой момент передо мной появился Иван Денисович. - Ника, - сказал он мне. - С вами хотел бы поговорить Олег Павлович. VI Валеру (44 года, разведен, подполковник ВДВ, орден Красного знамени, заработанный под Кандагаром, и почетная грамота ООН за Приштину, водитель Бобра и мой хороший приятель) я заметила издалека - он стоял у газетного киоска и махал мне рукой. Валера был один, и я могла бы предположить, что Бобер ждет меня в машине, если бы я не знала, что Бобер не переносит одиночества, особенно если это одиночество замкнуто в коробку автомобиля, тем более припаркованного на не самом уютном в мире домодедовском паркинге. - Привет, красавица, - Валера обнял меня и, подхватив мой чемодан, пошагал в сторону стоянки. Он явно не в духе, и не скрывает этого, не понимая, что его плохое настроение превращает мое плохое настроение во что-то совсем ужасное и депрессивное. - Валера, - прокричала я ему в спину (а я ведь даже с ним еще не поздоровалась!), - а Борис в машине? - У Бориса Андреевича дела в городе, - не оборачиваясь, пролаял Валера, но в его голосе я все-таки уловила ту непередаваемую нежность, которая свойственна только личным водителям богатых дяденек и только в разговорах с любовницами (а ни в коем случае не с женами!) патронов. Значит, по дороге успеем поговорить и все выясним. VII Темно-синий "БМВ икс-пятый", используемый Бобром для непарадных выездов, стоял у самого выхода из аэропорта. В детстве в какой-то книге (наверное, я злоупотребляю скобками, но в наше интернетное время они, мне кажется, очень здорово играют роль гиперссылок; так вот, хочу дать ссылку на вот это - в какой-то книге - иногда я горжусь, что именно мое поколение стало последним поколением неповторимых людей - каждый из нас, страдая от недостатка книг и от желания что-нибудь прочитать, читал в детстве все, что попадалось под руку - от Набокова и Фаулза до "Книги о вкусной и здоровой пище" и отрывных календарей. Именно поэтому мы выросли такими разными и, в общем, прикольными - совсем не похожими на нынешних двадцатилетних, у которых "обязательная программа" - от Кундеры до Гарри Поттера, - настолько необъятна, что исключает возможность какой-либо индивидуальности) я читала о том, что дубленка - это прямой потомок кулацкого тулупа, а дискотека - наследник нэпмановского кабака. Сравнение, конечно, достаточно глупое, но всякий раз, когда я вижу этот внедорожник, я думаю о том, что передо мной - тот самый трактор, на котором ездил покойный папа моего Бобра и на котором сам Бобер мечтал кататься в детстве. Совершенно не верю в эти фрейдистские приколы про комплексы владельцев больших автомобилей. Фрейд, конечно, был умный мужик, но в Советском Союзе он все-таки не жил, а Советский Союз (наша, между прочим, родина) - это, с какой стороны на него ни посмотри - уникальный эксперимент, и в первую очередь - эксперимент психологический. Может быть, сейчас я скажу что-то людоедское, но мне кажется, что коллективизация, жертв которой у нас принято оплакивать, была достаточно гуманной акцией. Миллионы погибших, вымощенный костями Беломорканал, разоренная деревня и так далее - это, конечно, высокая цена, но другой цены, которую следовало заплатить за избавление от этого враждебного любому живому человеку затхлого и ультратоталитарного крестьянского мира ("мiра", как написал бы Лев Толстой) - другой цены никто не придумал. Люди деревенского происхождения - будь у них хоть десять дипломов о высшем образовании, пять кандидатских и семь докторских степеней и сто миллиардов долларов на потайных счетах - они никогда не скроют своего ублюдочного культурного и генетического кода, в котором навсегда останется вот это - лошадь накормил, сам набухался, жену избил, лег в лужу собственного говна и спит. Бобер - богатый человек и сын колхозника - может служить лучшей иллюстрацией моей людоедской теории. Кстати, вы заметили, что у меня - гуманитарное образование?
...
"Золушка" (часть вторая)
"Золушка" (часть третья)
"Золушка" (часть четвертая)
"Золушка" (часть пятая)
"Золушка" (часть шестая)
