Магия Электротеатра Станиславский

Добрый день, господин Юхананов. Когда Олег Меньшиков пришел в театр Ермоловой, он кардинально обновил и афишу, и труппу. Вы же сохранили труппу в неприкосновенности. Как это удалось? У меня не было никакого намерения, даже проблеска такого желания. Возможно, это связано с составом моего сознания. Когда я шел сюда, не зная людей, навстречу струились всякие страшилки, будто труппа постоянно ссорится – россказни разного рода, свойственные Москве (Москва – это вообще пространство, порождающее страшилки; разъятый мозг параноика, роение слухов). Но если пройти сквозь эти страшилки – в любом деле, начинании, оказаться на стадии реализации намерений, – ты вдруг увидишь реальность нормы и окажешься вместе с людьми. Когда я пришел в театр, то не стал делать никаких громких заявлений перед труппой: поговорил с каждым артистом лично. И понял, какие разные, уникальные, неожиданные люди находятся в этом заколдованном царстве, заколдованной деревушке. Это драгоценная территория, которая собиралась, наслаивалась, накапливалась годами – магический пейзаж, с 50-х годов, школы, которые, вобравши в себя последовательную эволюцию советского театра до последних времён, конечно, большая драгоценность, и нужно сохранить всех людей, что совпадает с моими человеческими намерениями. Это было подтверждено озарением, художественным впечатлением от артистов, что помогло получить вдохновение на работу, связанную с трансформацией театра. Этот драйв позволил выбрать стратегию, чтобы пройти через грязь, тесноту и все остальное – даже перечислять не хочется.

С какими трудностями в работе вы столкнулись в самом начале? Те спектакли, которые были в репертуаре, заслоняли артистов: они и были источниками страшилок. Я снял все постановки, чтобы избавиться от искажений, от кривых зеркал. В результате люди стали возвращаться в себя. Затем мы приступили к изменению театра: вывезли мусор, закрыли ресторан и построили кафетерий для персонала, открыли шесть репетиционных залов – одним словом, организовали нормальную жизнь. Вернувшись из отпуска, труппа сразу отправилась на репетиции, одновременно с этим стартовал ремонт. И осенью 2013 года я уже смог встретиться с актерами на территории художественного труда. Каким вы видите обновленный театр? Я надеюсь обнаружить здесь театр Полноты – место сборки разных видов искусства. Это театр, открытый для людей, для публики, для самого Театра в самом широком смысле. А зрителю нужны такие новации? Москвичи зачастую не интересуются, какие премьеры идут в театре, а выбирают имена. Они не заинтересованы в том, чтобы афиша менялась: три "Вишневых сада", четыре "Женитьбы Фигаро" в разных театрах – и они будут собирать свою публику. Рой искажений присущ не только театру: он окутывает и отношения людей. Это своего рода территория дезы, в которую развилась докса 60-х. Словечко, вылетевшее из уст Ролана Барта, захватило массу территории: теперь это расхожее место, здравый смысл, девальвированный до банальности. Докса шла в ногу со временем: вместе с революцией 60-х годов она переродилась в дезу,которая под видом роящихся искажений проникает внутрь человека, выедая его личность. Сегодня мы не доверяем не только информации, но и самим себе. Нам некуда деться, мы оказываемся в инфантильном застревании, и там, внутри личности – единственной и неповторимой – пустыня ширится сама собой. Конечно, это абсолютная, предельная картина, но тенденция… Теперь театр, похоже, обречён на перманентную войну с дезой. Означает ли это, что у театра – новая функция, новая задача в обществе? Возможно, теперь театр – это место, где человек может родиться заново. Чтобы играть, нужно иметь энергию, и она возникает, таится внутри – там, куда деза проникнуть не может. Деза обнуляет энергию, превращает ее в шум целлофана. А чтобы играть, надо жить, а, чтобы жить – нужно питаться чем-то подлинным. В этом смысле театр делится энергией с человеком. Театр готов принять роды человека внутри самого себя (я говорю про искусство в целом). И театр создан для такого рода встреч.

А российский театр – готов принять на себя эту роль? Театр – это всегда единичное, уникальное явление: сосредоточение людей, синергий. Здесь нет разницы, российский это театр, или зарубежный. Вы сказали, что репертуар театра обновился полностью. Какие премьеры ждут зрителей? Как Электротеатру удалось привлечь известных режиссеров таких как Кастеллуччи и Терзопулос? Я бы сказал, что не мы, а они выбрали нас. Риторика вашего вопроса – она обуславливает декорации улицы Красных фонарей, где дамы соревнуются в искусстве привлечения клиентов. Я бы не хотел оказываться в подобном ряду. Эта охота на имена не соответствует, не располагает, не укладывается в нашу стратегию: мы ни на кого никогда не охотимся, никому не поддаемся, никого не ублажаем. То, что Терзопулос и Кастеллуччи представят постановки – это результат художественной встречи, которую трудно отследить. Но, как известно, случай – это другое имя господа Бога, и здесь срабатывают фатумные вещи. Так произошли встречи с Кастеллуччи и с Терзопулосом. Минуя форматы, стили, родство или образуется между людьми, или нет. Наше общение с Кастеллуччи накапливалось в диалоге, и не случайно, что я пригласил его к работе в нашем театре. С Терзопулосом чуть иначе. Наши общие знакомые организовали встречу, и уже художественная встреча переросла в возможность развития диалога. В этом и таится замысел искусства: оно всегда открыто к дыханию судьбы. Я слышал, что в планах превратить Электротеатр в культурный кластер. Каким вы видите это место через три года? Я вижу здесь интенсивный художественный труд, если, конечно, Господь позволит. Как человек верующий, я понимаю, что есть обстоятельства, которые выше любых планов. Касательно кластера: я не очень люблю это слово, оно отдает смесями предыдущего времени, запахом ярмарки, чем-то временным, намешанным, разнородным. Мне же кажется, что сейчас самое время устремиться в цельность, пойти собственной цельной дорогой к открытому театру. Туда мы и направляемся. Не так давно московские театры охватила эпидемия отставок. Насколько столичные власти сегодня готовы к экспериментам? Сейчас в России в целом, а не только в Москве, происходит театральная революция. Она приходит и на сцену, и в зал: театр наполняется другой цивилизацией, другой системой концентрации, другими представлениями о коммуникациях. Чиновники Департамента культуры Москвы откликаются на эти веяния времени. Главное, не останавливаться на достигнутом. Возможно, культурный чиновник уже готов к продуктивному общению. Когда уникальное театра открывается зрителю, городскому человеку, тогда процесс раскрывает свой потенциал.