Но уже вскоре вектор моих личных размышлений сменился: я невольно, а потом осознанно принялась анализировать сами отклики, вызванные трагедией. Потому что прямо на глазах в режиме реального времени формировалась яркая и жутковатая картина, честно говоря, во всех отношениях неутешительная. Кто-то осуждал саму героиню кошмарной истории, в одночасье ставшую вдовой в собственный день рождения. Кто-то осуждал ее мужа, придумавшего смертельный эксперимент с действительно самоубийственной беспечностью. Кто-то и вовсе осуждал гостей, за то, что те вовремя не сориентировались и не остановили происходящего.
Многие взывали к школьной программе и возмущались незнанием "простейших вещей" из курса физики и химии. Иные возмущались тем, что подобное допустил человек, презентующий себя как специалиста в области фармацевтики. Другие не скрывали шока из-за того, что героиня события буквально вела репортаж в прямом эфире, переходя все границы откровенности и при этом соблюдая специфический блогерский инста-стиль.
Но сколь бы понятными и оправданными ни были чувства, их форма заставляла временами отшатываться от экрана. Люди словно старались перещеголять друг друга в бескомпромиссности, осуждении и черном юморе. Слова – хлесткие, грубые и жесткие, а то и жестокие. Интонации – крайне раздраженные или ернические. "Смайлы"-реакции – "смех" или "ух ты". А главное, эта волна хейтерского негодования и сарказма не стихала, а ширилась, и с какого-то момента я едва не начала делать для себя пометки, определяя причины постоянно возрастающей агрессии множества людей по отношению к незнакомой женщине, только что потерявшей мужа и отца своих детей. Не о ней и ее поведении я теперь думала, а о нас и наших реакциях. О том, что мы чувствуем. О том, почему трагедия вызвала в обществе не ожидаемое сочувствие, а ярость, насмешки и злорадство. О том, почему эмоции настолько сильны. О том, что на самом деле кроется за поверхностью этих реакций.
Страх
Каждому из нас случалось философски вздыхать, что "все под богом ходим", цитировать Булгакова о том, что "человек смертен, но это полбеды, плохо то, что он иногда внезапно смертен", опасливо иронизировать про "а может, завтра мне кирпич на голову упадет". И вот – пожалуйста, ужасное подтверждение. Но этот внезапный кошмар произошел не по объективной случайности, а по собственной беспечности жертв, своими руками устроивших смертельный опыт. А погибли при этом и люди, которые к этому опыту отношения не имели.
Те, кто пришел на день рождения, радовался и веселился. Ага, соображаем мы в этом месте, значит, такое может случиться с каждым из нас. Вот так придешь на день рождения к друзьям, а они учинят что-то такое, и мы умрем, или наши близкие умрут. Собственно, это и называется – поставить себя на место другого. Вот только в данном случае речь не об эмпатии и сочувствии, а о слишком живой и наглядной картине возможного горя. Простая проекция, но ужас и злобу от воображаемой смерти – своей или близких – ярость, боль и жажду мести уже нужно куда-то направить. Куда? На тех, кто допустил реальную непоправимую ошибку. Погиб от собственных рук, убил других или остался в живых с неизбывной виной и неосуществимой мечтой прокрутить пленку назад и сделать так, чтобы ничего этого никогда не случилось.
Гнев
Производная страха, основанная на осознании своей потенциальной беспомощности и незащищенности. Ситуация спроецирована на себя, глупая и страшная смерть примерена, беззащитность очевидна. И гнев этот нацелен не только на незнакомых людей, уже совершивших гибельную ошибку, но и на собственное туманное будущее и на судьбу, которая ни от чего не страхует. Что остается делать в бессильном гневе? Только кричать – на всех, или хотя бы в пространство. Лихорадочно набивать буквы, не думая о том, кто будет их читать. Получай же за всех – за пьяных водителей, за курильщиков в постели, за матерей, оставляющих открытым окно, за подростков навеселе на крыше, за небрежных инспекторов безопасности, за инфицированные продукты в ресторане, за каждую гипотетическую беду, в любой момент поджидающую за углом, "и от судеб защиты нет".
Самоутверждение и гордыня
Это – понятный, хотя и не самый красивый способ психологической самозащиты. Только ленивый не говорил в эти дни о том, "как можно не помнить свойств сухого льда", о том, "чему их учили в школе", о том, как стыдно не знать простейших правил безопасности… В глубине души все при этом понимали, что школьные знания давно остались в школьных же временах, потому что "в жизни не пригодятся" и потому, что "есть же гугл". Вдобавок стоило бы признать, что правила безопасности нарушал каждый, будь то правила дорожного движения, употребление алкоголя и не только, экстремальные развлечения…
Каждый день взрослые половозрелые люди, чьи-то супруги и родители, совершают мелкие и крупные нарушения или принимают решения, не вникая в побочные эффекты, противопоказания и предупреждения об опасности. В эти дни мы все вольно или невольно произвели ревизию базовых знаний и испугались – никто из нас не энциклопедист и не преподаватель ОБЖ, к тому же никогда не знаешь, где подстелить соломку, и какие знания для этого нужны. Но признать свою незащищенность и свое несовершенство слишком страшно и стыдно. Гораздо легче твердить как мантру, как заклинание, что с тобой и твоими близкими подобного случиться не может. Потому что вы – умные, предусмотрительные и в белом пальто. Отсюда – заговаривание реальности, почти магическая практика смертельно испуганных людей, маскирующих суеверный ужас под апломбом, иронией и самоуверенностью взрослых опытных всезнаек.
Досада и раздражение
Изо дня в день какие-то явления нас раздражают. Среди них – целый новый класс псевдоэкспертов, людей, которые становятся лидерами мнений в соцсетях, кого-то чему-то учат, дают советы и представляются знающими профессионалами, не имея на то формальных оснований. Инста-врачи, инста-косметологи, инста-диетологи, инста-психологи, всевозможные инста-гуру, блогеры с миллионной аудиторией. Наряду с их обожествлением в обществе появилась и растет волна неприятия такого размывания понятия "эксперт". И вот – пожалуйста. Такой наглядный и яркий пример: человек, позиционировавший себя как знаток-провизор, имеющий, кажется, соответствующее образование, оказывается в центре трагедии именно "профильной". И это становится подтверждением массовой уверенности в том, что "все эти блогеры – дутые величины, мыльные пузыри, смеющие раздавать советы и оценки". И накопившаяся досада лавиной несется по открывшемуся каналу с поднятыми шлюзами, и блогер-провизор получает удары за всех – за диетологов, косметологов, фитнес-тренеров, нутрициологов, преподавателей, стилистов, туроператоров, гидов, критиков, врачей…
Месть и злорадство
Блогер – это возможности и деньги. Блогер – это миллионная аудитория. Блогер – это стиль жизни и мышления. Все на продажу, все напоказ. Цифры доходов блогеров-миллионников поражают воображение, и, что там таить, будят острую зависть. "И я так могу", "что они в ней находят", "посветила лицом – и гребет деньги лопатой"… И вот, человек, купавшийся в обожании многих тысяч людей, повержен, он упал, он растоптан и наказан – да-да, многие всерьез считают, что подобная беда, как в мифах и легендах, является наказанием свыше, сбрасыванием с небес на землю из князи в грязи, заслуженной карой с громом и молниями. К тому же – вот он, коммерческий аспект, вот они, многие тысячи новых подписчиков, "пиарится на трагедии", "ничего святого", и это, конечно же, становится лишним доказательством душевного уродства и ущербности. Она – такая же как мы, ничуть не лучше, нет-нет, она хуже, потому что с нами-то такого не случилось, а ей – поделом. Удержаться от такой мысли гораздо труднее, чем кажется…
Размытые этические критерии
Мы давно уже не знаем, как относиться к смерти. Правил больше нет, представления размывались постепенно и пришли к настоящему хаосу. Раньше смерть подразумевала ритуал – в том числе по части выражения реакций. И в этом она объединяла: правильным считалось перед ее лицом забывать о прошлых обидах и мирской суете, вводить что-то вроде моратория на осуждение и сплетни, примиряться, прощать или как минимум старательно молчать, чтобы не усугублять горе дополнительной порцией яда. Теперь ритуалов нет, и смерть разъединяет. К фразе "о покойном или хорошо, или ничего" сплошь и рядом добавляют "кроме правды" (а кто измеряет истинность этой правды или ее субъективность?).
Сообщение о чьей-то смерти вызывает жесточайшие споры о "честности" и "плясках на костях", вместо черных траурных одежд все облачаются в белые пальто и принимаются упрекать друг друга в неправильной скорби, или в наличии/отсутствии скорби как таковой… Минуты молчания больше нет, громкоговорители включают стремительно, а в этой ситуации реакции выходят из-под контроля. Можно все, аппетит приходит во время еды, челюсти клацают, кровь капает с клыков, и человек буквально заводится от собственной лихости, не выбирающей выражений и интонаций. И внутреннее табу, точнее, память о нем, где-то еще тихонько напоминает о себе, дергает за рукав, тихо шепчет "остановись", да где там. Может быть, прямо в процессе произнесения жестоких слов, проклиная или глумясь, человек смутно чувствует, что перегибает палку. А может, немного охладив голову после серии запальчивых обличений и острот, жалеет о своей резкости. Но признать этого не может, тщеславие и гордыня не позволяют, особенно, если гнев, агрессия и черный юмор получили обильные "лайки". И тогда включается подростковое упрямое "а что я такого сказал-то, все так думают, что, неправда, что ли?"
Размытые моральные критерии
Она неправильно горюет. Она вообще не горюет. Если бы горевала – делала бы так или не делала бы так. Не вела бы репортажа этих чудовищных дней, вообще не появлялась бы в сети, не ходила бы на телевидение, не использовала бы фильтры… Парадокс в том, что люди отмели традиционные правила – как минимум по сути требуя права обличать покойного и вдову прямо у гроба. Однако, когда дело доходит до формы, тут они неожиданно оказываются на редкость привержены традициям. И словно профессиональные кладбищенские старушки с поджатыми губами, отмечают все – кто во что одет, кто как накрашен, кто с какими цветами пришел и где встал.
О практиках и способах горевания, о состоянии шока, о том, насколько это индивидуальный процесс, кажется, никто не думает. Никто не думает и о том, что человек, привыкший к ежедневной публичности, ищет помощи, сочувствия и утешения именно в ней. О том, что он склонен считать своих подписчиков группой поддержки и близкими людьми. О том, что его удерживают от краха обычные практики и привычки, формировавшиеся годами, и эти самые фильтры используются буквально автоматически… Принято решение осудить – и тут уж, как говорится, каждое лыко в строку.
Горе
Да-да, как ни странно, именно горе. Странным, причудливым образом выраженный ужас от беды, от непоправимости, от того, что погибли и пострадали молодые здоровые успешные люди, от того, что дети потеряли отца. В шоке, отрицании и торге находится сейчас не только героиня трагедии, но и все, кто вольно или невольно стал свидетелем этого несчастья. Просто горе иногда выражается и так – раздражением, злостью, смехом… Принять этот ужас трудно, нужно свыкнуться, нужно увериться, что жизнь продолжается, нужно с досадой осознать непоправимость и нелепость, которых можно было избежать, и – примириться с потерей. Казалось бы, кто они нам, эти незнакомые чужие люди, чтобы испытывать горе? Но если это было бы не так, то не было бы и таких сильных эмоций, такого накала, который подтверждает, как сильно нас это зацепило и как остро, по-настоящему ранило.
Все эти реакции говорят о нас больше, чем о потрясшем событии. И, при всей безысходности, в этом есть необходимая порой нам всем "встряска", осознание быстротечности и конечности жизни. И если такое потрясение и способно позволить нащупать хоть какую-то опору, то вот она: каждый день человек, которого мы любим, может исчезнуть.
Мы не в силах никого защитить, потому что не можем предусмотреть всех опасностей. Но можем, как говорили мудрые древние, помнить о смерти и ею проверять обычные, ежедневные, бытовые отношения. Можем, ужаснувшись чужой беде, обнять своих любимых и, зажмурившись, всем сердцем просить судьбу их уберечь. И можем слезть с пьедестала, перестать демонстрировать свою взрослость, образованность и опытность, а, примерив на себя, просто пожалеть тех, кто погиб, и посочувствовать тем, кто остался. Это – единственный урок, который нам сегодня доступен после скороспелых реакций вроде страха, гнева, агрессии и злорадства. Это, а не – "надо бы перечитать учебники по естествознанию за 9-11 классы".