Иосиф Райхельгауз. Фото: из архивов театра "Школа современной пьесы"
Худрук Школы современной пьесы о коммерциализации театров, удушливой атмосфере цензуры и тотальном наступлении принципов советской административной системы.
В последние несколько лет в Москве и регионах наблюдается театральный ажиотаж, чему в немалой степени способствовала "эпидемия отставок", инициированная столичными властями: Меньшиков возглавил Театр Ермоловой, Серебренников – "Гоголь-центр". Вы ощущаете некий театральный всплеск? Нет. Мне кажется, что это разнонаправленный (если говорить популярными сегодня биржевыми терминами) всплеск. Есть определенный интерес, который был когда-то в советское время ("Современник", Театр на Таганке), и к определенным спектаклям, причем интерес, не связанный с качеством этих постановок, а объясняемый другими факторами (но это дело социологов и культурологов выяснить причину). Для меня остается загадкой, почему в театре – в Театре наций или в нашем, без разницы – на спектакль "Рассказы Шукшина", на "Гамлет" или на "Русское варенье" билеты очень дорогие, и мест нет, а рядом в афише стоят интересные постановки, на которые нужно уговаривать пойти. Снова же – это не зависит от качества спектакля. Например, в нашем театре идет спектакль
"Спасти камер-юнкера Пушкина", который завоевал театральные премии, триумфально прошел в Австрии, его пригласили на юбилейный фестиваль "Балтийский дом", где представлены лучшие постановки со всего мира, он значится в лонг-листе "Золотой маски" – словом, все замечательно. Это самый художественно внятный спектакль нашего театра, я очень горжусь постановкой. Билеты продаются хорошо, в финале всегда звучат бесконечные овации. Но даже наша администрация ставит спектакль в афишу не чаще двух раз в месяц: больше билетов не продать. А старый, раздолбанный спектакль "Чайка" Бориса Акунина, который идет больше 10 лет, – когда-то он был замечательным, а теперь пора его снимать с репертуара. Но это невозможно – на спектакле всегда супераншлаг: играют
Татьяна Васильева, Альберт Филозов, Владимир Качан, Владимир Шульга. Я всегда спрашиваю, "Сколько билетов продано?", и мне отвечают: "103%", и действительно: приходится ставить еще 10 стульев. То, о чем вы говорите, – это
точечный всплеск. С другой стороны, к моему огромнейшему сожалению, общий интерес пропал. Я не говорю, что это плохо: это результат взаимоотношения зрителя и предлагаемого продукта. Когда по телевизору идут
бесконечные милицейско-больнично-любовные сериалы, шоу и льются унитазные шутки – у нас не может быть другого театра.
В то же время портрет посетителя столичных музеев значительно изменился и омолодился, и речь идет не только о модных "Артплее" или Центре фотографии братьев Люмьер, но и старых музеях – Пушкинском, Третьяковке. И эти посетители реже смотрят телевизор, если вообще его смотрят. Неужели портрет театрального зрителя не изменился? Нет, он не поменялся. В нашем театре мы никогда не жаловались на отсутствие молодой публики. Меня часто спрашивают, для кого наш театр, и я отвечаю: "Для людей". Для меня идеально, когда в театр приходят родители с детьми, и это могут быть 60-летние родители с 40-летними детьми и 20-летними внуками. В тот же "Гоголь-центр" ходит очень определенная молодежь от 17 до 30 лет, и там нет нашего зрителя совсем. В то же время в ШСП, пожалуй, их зритель есть. Таким образом, нельзя сказать, что у нас есть узкая зрительская прослойка. Когда я репетирую, я думаю и о своей маме, которой скоро 90 лет, и дочерях, которым по 30 и 25. Мне важно, чтобы спектакли были интересны для людей любого возраста.
В Советском Союзе было редкостью, когда один и тот же спектакль шел в нескольких театрах одновременно. А сегодня театры не считают зазорным ставить по 10 "Вишневых садов" или 12 "Чаек"? Больше, 20, наверное.
С чем это связано? Театры стали заложниками зрителей, или худруки боятся экспериментов? Пожалуй, в чем-то они оказались заложниками зрителей. Человек думает: "Женитьба Фигаро, что-то слышал, нужно сходить". А театры пытаются перекупить успех, как некая фирма, которая делает телевизор под названием, похожим на известный бренд. Театр во многом коммерциализировался, и государство, к сожалению, помогает этому процессу – и в кино, и на телевидении, и в театре, и это плохо. Если власть сидит на гуманитарных китах – занимается медициной, образованием и культурой – она занимается людьми. А если "социалка", куда входит и культура, пребывает на остаточном уровне – мы получаем и остаточный уровень нации, по культуре – прежде всего.
Полтора года назад я спросил у Ивана Вырыпаева, есть ли в театре цензура. Он ответил нет. Но в течение недели, пока мы согласовывали финальный текст интервью, он изменил ответ и признал: цензура есть. В те дни как раз ввели закон о запрете мата в театральных постановках. Как вы считаете, цензура сегодня есть, или нет? Я категорический противник внешней, государственной цензуры и ярый сторонник цензуры внутренней. Если я понимаю, что без единственного слова не могу выпустить спектакль, показать художественную концепцию, передать состояние, настроение героя – я выпущу постановку, но это моя личная ответственность, а не ответственность министра культуры, который будет рассказывать
Андрею Звягинцеву, как снимать "Левиафан". Это абсурд. Ответственность Звягинцева в том, чтобы подумать, кто придет в зрительский зал и будет смотреть его фильм. Раньше я был категорическим противником ненормативной лексики, но сегодня у нас есть 2-3 случая ее употребления. Это микроуровень в сравнении со всеми пьесами. Но уж если мне доверяют руководить театром, то пусть позволят и определять соотношение выразительных средств, а мат – одно из таких выразительных средств.
В СССР театр был единственным местом, где можно было прикоснуться к свободе. Сегодня в России те фильмы, которые не укладываются в официальную версию, легко могут запретить к прокату. Вы не думаете, что театр способен стать тем же глотком свежего воздуха, что и в советское время? Я думаю, да, но уже сейчас ощущается давление. Оно хитрое, не такое банальное, как в СССР – экономическое, административное. Но я ощущаю, что атмосфера сгущается. В "проклятые" 1990-е, когда театры рождались один за одним, было ощущение перспективы, свободы, радости, а теперь атмосфера спертого воздуха и возвращения принципов советской административной системы управления.
В чем это выражается, например? Мы получаем десятки бессмысленных и формальных распоряжений и приказов, вплоть до того, что с меня требуют объяснений, если я ухожу из театра больше чем на 3 дня: я должен объяснить, куда и зачем еду. При этом у меня ненормированный рабочий день, я нахожусь в театре семь дней в неделю вот уже 25 лет. Есть объективные, внятные показатели, как оценивать мою работу: сколько билетов было продано, сколько зрителей пришли, сколько газет о нас написали, сколько фестивалей нас пригласили. Мы, как-никак, защищаем флаг родины, только что вернулись из Австрии, теперь отправляемся на гастроли в Германию, и я не понимаю, зачем меня спрашивать, почему я не присутствовал на работе? Чтобы купить живой цветок для спектакля, нужно оформить такое количество бумаг и документов, что проще вынуть кошелек и купить реквизит на свои деньги. Это частные проявления общего климата, но этот климат уже выдавил из страны огромное количество ученых – я знаю это, я могу это доказать. Вся Силиконовая долина говорит по-русски, институт Вейцмана в Израиле наполнен нашими бывшими согражданами. Мы теперь хотим выдавить художественную интеллигенцию? Выдавим! Мы хотим, чтобы Звягинцев перестал здесь работать? Доиграемся! Мы хотим, чтобы писатель Шишкин не вернулся из Швейцарии? Он и не возвращается. Не хотим Акунина? И он не приедет. И уж простите мне мою нескромность, но я еще получаю приглашения от крупнейших театров мира, которые зовут преподавать, ставить спектакли.
Но я люблю свою родину не меньше, чем начальники, поэтому пользу хочу приносить здесь.
Вы родились и выросли в Одессе. Вы не думаете, что именно творческая элита и должна стать тем мостом, который объединит народы и положит конец конфликту? Я в этом уверен, постоянно об этом говорю, призываю к этому и сам стараюсь соответствовать. Но недавно я пришел к высокому начальству (имя называть не буду) и сказал: "Мне предлагают поставить спектакль в одном из лучших театров в Киеве. В Одессе предлагают руководить театром. Я дружу с выдающимися украинскими режиссерами и драматургами. А теперь я набираю группу в ГИТИСе, и там не осталось ни одного бюджетного места для украинца. Это неправильно, нужно налаживать мосты". Большой начальник долго слушал меня, а потом сказал: "Повремени пока, не суетись, подожди". Я думаю, что он неправ, и мы скоро это почувствуем. Но он начальник, ему виднее.
Сегодня оценки в обществе очень поляризованы, и артисты тоже не остались за бортом. Как и в советское время, их теперь призывают под политические знамена, просят ставить подписи под открытыми письмами. А как вы думаете, какое место творец должен занимать в политике, в чем его миссия? Я думаю, что любой человек культуры – литератор, музыкант, живописец – занимается творчеством не для себя, а для людей (конечно, если это нормальный художник). Естественно, он хочет, чтобы зритель почувствовал нечто такое, что сделает его лучше. Сочиняя, я думаю, что помогаю человеку жить, осознать эту жизнь, определиться, в том числе и с политическими взглядами. Сегодня нельзя жить в стране и быть свободным от страны. Другое дело, что ты можешь очень любить родину, иметь свою точку зрения, как сделать страну лучше, чтобы она жила в мире, в контакте с другими странами. И эту точку зрения можно защищать в политических шоу, что я и делаю. И не всегда моя точка зрения, что называется, совпадает с линией партии. Я тоже могу ошибаться, и готов это признать.
Можете привести пример? В последнее время я много слушаю украинские каналы и с прискорбием вижу все возрастающее количество лжи и предвзятых, поверхностных взглядов и комментариев, и мне обидно: я много раз видел это на нашем телевидении, в нашей прессе. Мне показалось, что до недавнего времени они были честнее и свободнее, но я ошибался. Я несколько дней был на Украине и заметил: теперь они используют те же приемы и заготовки, что и у нас, иногда даже банальнее. К сожалению, наш Киселев и их "Киселев" начинают стоить друг друга (Киселев – это как пример).
Вернемся к театральным делам. В ноябре 2013 года ваш театр постигла трагедия: здание на Неглинной улице, где вы работали с 1989 года, полностью сгорело. Как вы и ваша труппа пережили это? Мы не пережили – мы живем с этим. Для нас это огромная катастрофа, и мы очень благодарны всем тем, кто помогает нам. Нужно отдать должное Департаменту культуры Москвы, который снимает для нас и оплачивает это здание (речь идет о здании в Среднем Тишинском переулке – прим.) Благодаря этому мы полноценно живем в нормальных творческих условиях. Отдельное спасибо попечительскому совету, который помог привести здание в порядок. Но, в то же время, я уверен, что мы должны как можно быстрее вернуться в здание на Трубной. Однако из-за волокиты, забюрократизированности процесса, бесконечных конкурсных согласований, сотен справок уже год как ничего не двигается с мертвой точки. Конечно, что-то вроде бы происходит: выбрана фирма, которая теперь еще полтора года будет вести проектно-изыскательские работы, но за прошедший год можно было и здание отремонтировать, и начать играть там. Но, очевидно, страна существует в таком контексте, таком измерении.
То есть вы не ожидаете, что ремонт закончится в этом году? Да что вы: было бы прекрасно, если бы он начался! Я благодарен мэру Собянину, но в силу кризиса выделенные деньги уже уменьшились вдвое, а огромное количество чиновников оказалось на пути превращения денег в результат – и я не знаю, когда это закончится. Видимо прошли те времена, когда при личной заинтересованности и участии городских властей строилась Школа драматического искусства, "Новая Опера"… При прежнем мэре в столице было построено 20 театров, отремонтирован Большой театр. Когда из большого начальства кому-то что-то нужно – результат будет. А когда у начальства ощущение, что театров в городе многовато (при том, что в других европейских столицах театров на порядок больше) – происходит то, что происходит сейчас.
Борис Юхананов, не так давно возглавивший Электротеатр и буквально на днях открывший его громким премьерами, сравнил театр с родильным домом, где человек должен переродиться. Вы согласны с подобным определением? Юхананов – талантливый, уважаемый "теоретик театра", он часто высказывает парадоксальные любопытные мысли. Хорошо бы, чтобы они подтвердились на практике. Дай бог, чтобы у него все получилось, я действительно желаю ему успеха, но он пришел в страшное место. Театр Станиславского – это одно из главных кладбищ идей и талантов в Москве, я даже по той стороне улицы не прохожу. Если ему удастся сломать эту систему, я искренне возрадуюсь и одним из первых туда войду. Выдающиеся режиссеры часто высказывали по отношению к театру прекрасные, удивительные и порой парадоксальные определения. Я согласен с любым определением, но я все же думаю, что театр – это продукт, институт нашей жизни, и зритель выступает здесь потребителем. Поэтому не стоит забывать о цели, ради которой он существует: театр – для людей.
Худрук одного из столичных театров в разговоре со мной признался, что он не видит современной российской драматургии. По его словам, в середине 1980-х годов будто упал снаряд, прогремел взрыв – и тишина. Только советские классики еще как-то пытаются перекинуть мост между поколениями. В то же время ШСП работает исключительно с современными авторами. Вы согласны с мнением этого худрука, или нет? Те режиссеры, которые говорят, что современной драматургии нет – это их право так думать, но они не правы. Это говорит об их нелюбознательности или лени. Мы сталкиваемся с таким взглядом, когда дряхлеющие люди говорят, что "раньше было лучше". Наш театр много лет проводит конкурс среди русскоязычных драматургов, нам ежегодно приходит 400-500 работ – заметьте, сколько в мире драматургов, которые пишут пьесы на русском языке. Из них выбирается десятка актуальных, профессиональных, художественных, технологически грамотных пьес, которые затем публикуются в сборнике
"Лучшие пьесы года". 10 лет назад мы поставили пьесу "Бабий дом" никому неизвестного 17-летнего
Александра Демахина, и она с успехом шла 6 лет. А потом поставили "Ужин у товарища Сталина"
Иона Друцэ, которому уже было за 80, "Медведь" Дмитрия Быкова, "Спасти камер-юнкера Пушкина", который сверхуспешно играется сезон, или свежая пьеса "Здесь живет Нина" Полины Бородиной. И в этом году 10 молодых режиссеров поставят 10 отрывков из пьес современных драматургов. Лучшая заявка станет спектаклем. Пожалуй, не случайно сегодня не идут (или почти не идут) постановки по пьесам Германа, Розова, Арбузова, Володина или Вампилова…Чем это объясняется? Современная драматургия на то и современная, или она должна отлежаться десяток лет и стать классикой.
Глава Департамента культуры Сергей Капков является одним из самых прогрессивных московских чиновников. В то же время вы заметили в прошлом разговоре со мной, что не всегда совпадаете в оценках. А как складывается работа сейчас? Нужно сказать, что для меня лично Департамент культуры, который насчитывает десятки, если не сотни сотрудников, представлен всего несколькими именами, прежде всего, Сергеем Александровичем Капковым. Да, мы сотрудничаем, но есть разные стадии этого сотрудничества. Вот, например, я недавно совершил прогул: уехал в экспедицию на неделю, не испросив разрешения у Департамента и не поставив его в известность. Я посчитал достаточным назначить на этот период вместо себя директора театра. Когда вернулся, опубликовал комментарий к экспедиции – и получил гневное письмо от Капкова на сайте "Эха Москвы". Я ему ответил, потому что эти претензии были для меня несправедливы во всем, они были резкими. Я был готов к большой драке и борьбе. Буквально через два дня мы встретились и поговорили. Я признал свою неправоту, он признал, что был неправ в своей резкой реакции. После этого инцидент закрыли и продолжили сотрудничать. Капков для меня не во всем убедителен и универсален. Но, как вы точно заметили, он прогрессивен. Другое дело, что он мог бы собрать вокруг себя таких же прогрессивных людей, придерживающихся иных эстетических и художественных принципов, вступить с ними в продуктивный диалог, но он этого не делает, прислушиваясь к людям определенной творческой ориентации.
А вы не задумывались о том, что будет с театром после вас? Недавно меня припугнули: начальник сказал, что по Москве ходит большое количество режиссеров, которые готовы возглавить театр. Я очень удивился, я ведь уважаю начальников – и сказал: "Давайте попробуем. Я не стар, я найду себе работу. А если кто-то хочет руководить театром, который я создал, – может, пришло время?"
Я посмотрел на портрет Окуджавы на вашей стене, и у меня родился вопрос: а вы можете назвать самое значимое событие, которое произошло в Школе современной пьесы? Я вот как отвечу: этому театру несказанно повезло. Прошло 25 сезонов, идет 26-й... Если я начну перечислять всех артистов, которые выступали здесь долго или коротко –
Любовь Полищук и Людмила Гурченко, Алексей Петренко и Альберт Филозов, Михаил Глузский и Женя Дворжецкий, Мария Миронова и Лев Дуров; поэты, которые читали стихи и пели песни –
Окуджава, Вознесенский, Ахмадуллина, – такое количество великих людей: от артистов до писателей и политических деятелей…Из 67 спектаклей, которые были здесь сыграны, – 66 мировые премьеры, которые нигде и никогда до этого не шли. Посмотрите имена авторов, представляющих великую русскую литературу, – и свои первые произведения они отдавали нашему театру. Мы регулярно представляем нашу страну на гастролях за рубежом. Если вы хотите, чтобы я выбрал какое-то событие, – то это
приказ о создании "Школы современной пьесы". Я счастлив, что судьба так распорядилась. И мне очень хотелось бы не дожить до приказа, о прекращении его существования.