Арслан Хасавов. Фото: личный архив автора
Коробочка
Отрывок из романа
– А где ты обедал все это время? – спросила меня Настя. – Ну, до того, как мы познакомились.
– Там же, в столовой или в баре на седьмом этаже, – глядя на ее подрагивающие оголенные плечи, выступавшие на фоне столь же неспокойной Невы, ответил я.
– Не видела! Представляешь, Артурчик, выходит, ты не такой уж и яркий, а может, даже и неприметный, – сказала она задумчиво и продолжила. – Те, кто с тобой знаком, знают, что ты интересный, можно даже сказать, прикольный, но по факту выходит, что многие проходят мимо, даже не замечая.
– Я и сам об этом задумывался, иначе как объяснить, что в очередях меня в упор не видят, пытаясь обойти, – отшутился я.
Несколькими минутами ранее я вышел вслед за ней из Манежа Первого кадетского корпуса, что на Университетской набережной, и теперь искал подходящего момента, чтобы уговорить вернуться – там по системе "все включено" праздновался день рождения настоящего миллионера.
Настя стояла у края реки и задумчиво глядела на отблески фонарей в мутной воде.
– Пойдем же, – выдавил я, постаравшись изобразить заботу, – околеешь.
– Оставь меня здесь хотя бы на минутку, – ответила она неожиданно спокойно, – мне нужно немного побыть одной.
Я поднялся по гранитным ступеням и, вжав голову в плечи, осмотрелся. С той стороны дороги доносились звуки продолжавшегося веселья – там отдыхали одни из немногочисленных хозяев города, друзья главного его птенца, все четче обозначавшего себя властителем мира. Всего в нескольких десятках шагов от меня находились множества полезных знакомств и тысячи возможностей, которыми я не умел правильно воспользоваться, хотя, переборов себя, и предпринял неловкую попытку.
Так, в момент взявшегося из ниоткуда внутреннего подъема я склонился над ухом сына миллионера, родители которого устраивали ему судьбу артиста эстрады:
– Слушай, дружище, – положив руку на его плечо, начал я, – извини, что отвлекаю от ужина, но я просто хотел сказать, что ты стал для меня настоящим открытием этого фестиваля.
Заглянув в его светлые глаза, наблюдавшие на протяжении всего своего существования лишь красоты мира, я добавил:
– Молодец, так держать!
– Спасибо тебе, – кажется, он даже прикоснулся к моей руке. – Это очень приятно.
Спешно бросив перед ним визитку компании, в которой я больше не работал и в которой он не мог увидеть ничего из того, что его могло по-настоящему заинтересовать, я ретировался, оставив его с приготовленным на пару сибасом.
Я вспоминал, что именно сюда пришел в свой первый приезд в Петербург за несколько лет до этого, прошагав с рюкзаком прямиком с верхней полки плацкартного вагона в аудитории СПбГУ, отведенные для проведения вступительных экзаменов. Я не имел привычки к ним готовиться, в чем члены приемной комиссии смогли довольно быстро убедиться. Извлек я из глубин запыленной памяти и то, что тогда же, как иногородний, получил краткосрочное направление в общежитие ВУЗа в Петергофе, на дорогу в который решил не тратить драгоценное время, найдя приют сперва в одном из городских хостелов, а потом и на знакомой полке плацкарта. В тот самый приезд я и влюбился в этот северный город, ставший для меня персональным чудом, доступным в режиме 24/7 на расстоянии всего ночи в пути.
Примерно также быстро, как и преподаватели этого ВУЗа, меня, похоже, раскусил и пиарщик, работавший на семью миллионера.
– Артур, согласись, это выглядит архистранно, – сказал он, поймав меня в холле оплаченного его боссом роскошного отеля, – вы с Анастасией приехали на мероприятие, но где же камера, о которой мы договаривались?
– Я не знаю, – честно ответил я, стараясь спрятать за спиной влажные плавки, в которых незадолго до этого расслаблялся в сауне. – Настя должна была все урегулировать.
Сложив руки на груди, Владимир осуждающе оглядел меня, но, тяжело вздохнув, решил дать еще один шанс:
– Ребята, боритесь со своими, пусть хотя бы завтра приедут, – сказал он и, повозившись с кожаной папкой, не удержался, чтобы не рассказать. – Мы приготовили настоящий сюрприз – в ходе завтрашнего дня фестиваля все посетители увидят на экранах Ледового дворца приветствие первого лица государства.
Он смотрел на меня с ноткой торжественности, очевидно, ожидая бурной реакции.
– Здорово! – кажется, вполне искренне обрадовался я за участников и гостей фестиваля и, прихватив из миски на кофейном столике ярко-зеленое яблоко, спешно двинулся в сторону лифтов.
Именно с подачи Владимира мы и оказались на дне рождения – это было своего рода авансом за то, чтобы мы выложились назавтра по максимуму, хотя в нашем случае заведомо некомпенсируемым авансом был не только роскошный ужин, но и проезд с проживанием. Я точно знал, что камеры ни завтра, ни послезавтра, в день закрытия фестиваля не будет – так решил Председатель.
От мыслей о прошлом и предстоящем меня вернули всхлипы Насти, вдруг начавшие доносится с набережной. Пожалуй, эти звуки были больше похожи на вздохи загнанной тягловой лошади, нежели на плач сибирской девушки, волею случая оказавшейся в моей компании в промозглом весеннем Петербурге.
Мосты были разведены, и вернуться к гостинице можно было лишь после трех ночи, когда бы их ненадолго свели вновь. Уйти, что называется, в закат я не мог и поэтому вернулся к Насте.
Она держалась руками за гранит берегов, стоя у самой кромки тревожной воды.
– Бросайся, мать, к чему булки мять? – удивив даже себя, гнусаво бросил я.
От услышанного все ее тело содрогнулось – вытянулось, чтобы неестественно сжаться, сделав похожей на юродивых, стыдливо просящих подаяние у Божьих храмов. Я мгновенно пожалел о сказанном и, подойдя вплотную, положил ладонь на показавшееся синим плечо.
Я догадывался, что, скорее всего, она хотела, чтобы мы сейчас слились в страстном поцелуе, оторвавшись от которого я мог быс хрипотцой в голосе произнести: "Малыш, я так долго тебя искал – впереди нас ждет путешествие длинной в целую ночь, а то и жизнь". Но вместо этого я развернул ее на месте и, взяв за руки, стал подталкивать к реке.
– Ну что, поплаваем? – угрожающим шепотом процедил я.
Откуда-то сверху вновь послышался грохот музыки – празднование дня рождения продолжалось, и, кто знает, быть может, еще стоило туда вернуться – поближе ко все понимающему бармену.
– Отпусти! – испуганно бросила она.
Слово это хоть и прозвучало резко, но исходило не изо рта, а из глубины Настиного организма – из желудка, кишечника или, быть может, пяток, куда могла уйти в то мгновение ее душа.
Я мерзко расхохотался, сделав еще один шажок. Тело ее изогнулось к реке – еще одно неловкое движение, и, кто знает, не будет ли миллионер собственноручно откачивать пострадавшую гостью… Возможно, для Насти это могло бы стать одним из счастливых шансов, одной из возможностей, которые она, стараясь не потерять лица, так отчаянно искала.
– Отпусти меня немедленно! – по ноткам бешенства, одолевшим в блеске ее глаз испуг, мне показалось, что она вновь овладела собой.
– Прямо в воду? – на всякий случай уточнил я, но, тем не менее, притянул к себе и, отступив на шаг, выпустил из рук.
– Дурак! – почти беззвучно сказала она и по-настоящему разрыдалась.
Я медленно поднялся по массивным ступенькам. Почувствовал, что обувь, надетая по случаю, впилась ноги до крови. Я, очевидно, приносил себя в жертву на алтаре праздника миллионера. Но для чего? Я был абсолютно трезв и, наверное, оттого немного печален.
"Представляешь, Артур, выходит, ты не такой уж яркий, неприметный даже, – вспомнил я недавние слова Насти".
"Маленький человек" – добавил от себя, сутулясь от пробиравшегося до костей ветра, и неспешно пошел прочь. Прочь от Насти, громкой музыки, тысячи возможностей и бесконечного ряда воспоминаний, но на самом деле я просто хотел уйти от себя или хотя бы понять, в какой момент все пошло не так.
***
На следующий день я сидел за чашечкой американо в небольшой кофейне в начале Невского проспекта и поглядывал на то, как мой телефон периодически исполнял однообразные вибротанцы, попеременно отображая на дисплее имена "Владимир" и "Настя". Первый, к слову, беспокоил меня куда сильнее.
Я не знал, как мне справиться со сложившейся ситуацией и тут же прикидывал варианты – спешно покинуть гостиницу, когда Владимир гарантировано будет на фестивале или, быть может, в качестве извинений за отсутствие на мероприятии камеры телекомпании, которую мы с Настей представляли, обеспечить хотя бы пару печатных публикаций.
Я смотрел сквозь широкие окна на залитый солнцем проспект и не хотел думать ни о чем, кроме самого момента, в котором находился. Я в Петербурге, ура, я снова в Петербурге.
– Привет, я в городе, – отбросив тяготившие меня мысли, написал я смс своему давнему приятелю Айдеру.
– Где ты сейчас находишься? – мгновенно пришел его ответ.
Через полчаса Айдер уже сидел за моим столиком.
– Ну что, ты тут закруглился? – после крепких рукопожатий спросил он, оглядывая помещение кафе.
– Да, в общем-то, даже счет уже оплатил. Ты что-нибудь хочешь?
– Нет, я сыт. Слушай, может пойдем ко мне? Я живу буквально в двух шагах – хочу узнать, как закончится матч, который я смотрел.
– Без проблем! Времени у меня сегодня как у покойника.
Весело общаясь о пустяках, мы прошли к Площади Восстания, где свернули в одну из арок. Пройдя несколько внутренних дворов, мы оказались у входа в капеллу, после чего зашли в одну из парадных, на первом этаже которой располагалась небольшая студия Айдера.
Я похвалил расположение его берлоги, как он сам ее называл, а Айдер, уже успевший расположиться с ноутбуком на низкой тахте, покрытой ковром с аляповатым восточным узором, задумчиво ответил:
– Очень удобно, бывает, работаешь целый день, смотришь, когда зрители выходят из капеллы на антракт, незаметно к ним присоединяешься и заходишь на вторую часть представления – по второму кругу ведь билеты не проверяют.
Я оглядел помещение – небольшая кухня была отделена от комнаты барной стойкой, на плите стояла объемная кастрюля, а на пуфе у тахты, на которой возлежал Айдер, высилась куча вещей, из которых он, судя по всему, прямо перед выходом доставал нужное.
– У меня тут небольшой беспорядок, – произнес он, перехватив мой взгляд, – холостяцкая берлога, сам понимаешь. Сейчас, тут буквально двадцать минут осталось, скоро уже и второй тайм закончится.
– А вообще это не моя квартира, – спустя паузу сказал он, оторвав взгляд от ноутбука. – Она принадлежит моему троюродному брату, который работает в Лондоне. Чтобы не пустовала, иногда здесь живу я.
– Повезло тебе с братом! Для человека наших привычек здорово иметь такую штаб-квартиру.
– Я всегда приезжаю в Петербург, когда пишу роман – крупные формы почему-то лучше идут здесь. Рассказик или эссе какое-нибудь у меня лучше пишется в Москве или в Нижнем, а вот с романами мне лучше сидится здесь.
Лиха беда начало – роман. Айдер уже набрал приличную скорость и, как принято в писательско-издательско-читательском деле, старался стабильно выдавать по роману в год. Ощутимых доходов, правда, судя по всему, это не приносило.
– Здесь и питание недорогое, сходим в столовую, я тебе покажу, насколько это удобно.
Айдер энергично почесал раскрытой ладонью шею и, взъерошив русые волосы, обвел комнату взглядом, после чего вновь уставился в монитор ноутбука.
– Кстати, ты голоден? Там в холодильнике пельмени, хочешь, брось их в кастрюлю.
Пельменей отчего-то не хотелось, и я ответил:
– Да нет, спасибо, я перекусил в кафе.
Когда матч наконец закончился ("Эх, казанцы опять проиграли"), мы сели пить чай.
– Вообще, каково это, по-твоему, стать писателем? – задал я давно беспокоивший меня вопрос. – Ведь в твоем случае вряд ли это произошло само по себе, наверняка был рубеж определения своей дальнейшей судьбы…
Айдер отодвинул свою чашку от края стола и в задумчивости прошелся по комнате, после чего прилег на тахту и, подперев голову согнутой в локте рукой, начал издалека:
– Знаешь, а я ведь был другим человеком в своем городе. Можно сказать пер-с-пек-тив-ным. У меня был собственный бизнес – изготовление и установка пластиковых окон, серьезные для тех времен деньги. Машина, само собой, девочка тоже, сам понимаешь.
По вдруг изменившемуся взгляду Айдера было понятно, что присутствуя здесь физически, сам он пустился на машине времени в обратный путь, рассказывая о том, что видел в иллюминаторе.
– Я мог пойти в любой ресторан, зайти в любое заведение – меня ведь все знали, все принимали, уважали. Потом я как-то вдруг начал писать – рассказ, другой, третий. А потом понеслась – решил зарабатывать этим на жизнь, устроился в местную газету, думал совмещать журналистику с литературой. Так и стало меня затягивать в эту воронку – безвозвратно.
– А что с девушкой?
– С девушкой? – переспросил Айдер, будто пробудившись ото сна. – Ах да, я ее отпустил – судьба писательской жены в наше время печальна. Я благодарен ей за все, что между нами было, надеюсь, и она хорошего обо мне мнения – ведь все это нельзя вспоминать без придыхания, настолько возвышенными были наши помыслы. Определенно, это была настоящая первая любовь! И эти воспоминания, ощущение чистоты, какого-то полета, который с годами кажется невозможно пережить вновь, я тщательно храню, оберегаю в себе самом.
Айдер вновь вскочил и, подойдя к окну и сдвинув занавеску, посмотрел на внутренний дворик. Взъерошенные волосы, полусогнутые руки с потемневшими локтями, грустно опущенные лопатки-крылья – он определенно сильно устал.
Мне захотелось обнять его и с чувством похлопать по спине, но вместо этого я задал еще один вопрос:
– Слушай, а тебе никогда не хотелось вернуться назад, сделать упор на чем-нибудь другом?
Я все больше походил на интервьюера, готовящего материал для литературного издания, но уже не мог остановиться, ведь в своем собеседнике я с сожалением узнавал себя через десяток лет. Меня, судя по всему, ожидала трагичная судьба. Как бы в подтверждение моих мыслей, Айдер усмехнулся и стал обстоятельно отвечать:
– Весь прикол в том, что ты ничего в этой жизни не выбираешь, особенно творчество, писательство – это болезнь, которая с годами только прогрессирует, уничтожая на своем пути абсолютно все. Когда ты пишешь, ты счастлив, ты живешь по-настоящему, ты на своем месте, а когда, скажем, перекладываешь бумажки в офисе, в установленный срок получая стабильные деньги – не по мне это, понимаешь?! Я зеваю, я умираю от скуки. Слава Аллаху, что теперь мне не нужно ходить на службу – кое-какие средства на поддержание скромного существования я все-таки могу из этого дела извлечь.
– Но если бы у тебя была семья, вряд ли бы все было так просто, в любом случае пришлось бы где-то подрабатывать, те же колонки писать на злобу дня… – размышлял я вслух.
– В политике все так переменчиво, напишешь что-нибудь невпопад и будешь выглядеть глупцом. По мне, так каждый должен заниматься своим делом. Вот получается у меня заниматься литературой – буду биться головой об эту стену. Я своего рода смертник, шахид – у меня одна дорога, один путь, одно знамя.
Последнее признание, похоже, так взволновало Айдера, что он наконец отошел от окна и стал энергично измерять комнату шагами, попутно хрустя суставами пальцев.
– Да-да, это мой путь, с которого я уже не сверну, – внезапно продолжил он на повышенных тонах, как если бы я с ним спорил, – пусть даже придется поголодать. Пойми, я будто бы несусь за рулем роскошного гоночного автомобиля и вижу прямо перед собой другую машину, которая летит мне навстречу и слепит дальним. Вместо того чтобы притормозить или хотя бы вывернуть руль, я еще сильнее выжимаю педаль акселератора.
Снова остановившись у окна и сдвинув занавеску, он опять выглянул на улицу.
– Погодка сегодня райская! Извини, что я только о себе да о себе. Расскажи лучше, как твои дела?
Вспомнив про Владимира, чьи звонки я продолжал игнорировать, я немного загрустил, ответив общими фразами:
– Да так, ничего, приехал на музыкальный фестиваль, может быть, слышал о нем?
– Я стараюсь не обращать внимания на такие мероприятия, но скорее всего я понимаю, о чем ты – они ведь весь город завесили своей рекламой!
– Могут себе позволить! – усмехнулся я.
– Как твоя девушка, вы все еще вместе? – поинтересовался Айдер ни с того ни с сего.
– Лена? Да, конечно, который год уже пошел, все хорошо, – ответил я.
– Если бы я встретил такую, женился бы, – с улыбкой произнес он.
– А как же спорткар, несущийся на всех парах? – напомнил я ему.
Мне почему-то стало интересно, как там Настя, поехала ли она на очередной день фестиваля, чтобы выслушать все то, что хотел сказать нам Владимир или же депрессует, запершись в номере, не снимая трубку городского телефона и не реагируя на истеричный стук в дверь.
– Пойду, помою руки, – сказал я Айдеру и без промедления отправился в уборную.
Открыл воду в раковине и, опустив крышку унитаза, сел.
"Это больше, чем сердце, это больше, чем весь мир, это больше, чем вечность, любовь без памяти" – звучала знакомая песня вместо гудков.
Наконец я услышал Настин голос:
– Да...
– Привет! Чем занимаешься?
– Вот, думала как раз, чем бы заняться – устала в номере сидеть, когда за окнами Питер.
– На фестиваль, выходит, не поехала?
– А смысл?! Кстати, у меня есть плохая новость для тебя.
– Владимир настучал на нас в офис?
– Да нет, успокойся… В смысле, пока еще нет, но, когда я его встретила, он довольно жестко сказал, что мы должны освободить номера уже завтра, плюс они аннулировали наши обратные билеты, так что мы сами должны будем оплатить себе проезд. Такие дела.
– Ну, хоть какое-то наказание, а то я уже и не знал, куда деться от мучавшего чувства вины.
– Ладно, прости, это все из-за меня, зря я ему наобещала с три короба, – и спустя паузу. – Хотя кто знал, что эти черти примут такое решение. Умом, как говорится, нашу контору не понять.
– Это точно. Ладно, скоро буду, выберемся куда-нибудь. Отбой.
– Жду, – томно прозвучало на том конце.
– Хотя нет, лучше выйди сама, погуляй, а потом пересечемся где-нибудь, – подытожил я и, прежде чем Настя успела что-нибудь возразить, сбросил вызов.
Я вспомнил, как приезжал сюда прошедшей зимой. Один. На автомобиле. Остановился в недорогой гостинице на Матисовом острове – месте необычном и показавшимся мне отчасти мистическим. Я имел отдельную комнату с ванной и рабочим столом, придвинутым к окну с видом на вялую Пряжку. Я прекрасно помню, как страдал за ноутбуком, водруженным на этот стол, мучаясь от все продолжавшегося творческого кризиса. Волосы мои были взъерошены, глаза, скорее всего, навыкате. Поздними вечерами я, как правило, развлекался тем, что отъезжал на машине метров на триста от гостиницы и пытался заглянуть в окна психиатрической больницы им. Николая Чудотворца, где вроде бы принудительно лечился великий русский поэт по фамилии Бродский. Будто завороженный рассматривал я бледные тени страждущих за зарешеченными окнами верхних этажей здания. Кем они были? Как им жилось? Какими заботами маялись их души в те промозглые дни?
Ответов на свои вопросы я тогда не нашел, а вместо хотя бы десятка заполненных литерами страниц, привез домой лежавшие с прошедшей осени пожелтевшие листья с могил великих предшественников на так называемых Литературных мостках. Я всегда был человеком одиноким и развлечения имел своеобразные.
– Артур, у тебя все в порядке? – вернул меня к реальности осторожно постучавшийся в тонкую дверь Айдер.
– Да-да, – как можно более спокойно постарался ответить я. – Еще пара секунд.
Выключив воду в раковине, я отмотал немного туалетной бумаги и, приоткрыв крышку, забросил ее в унитаз, после чего смыл. Мне почему-то подумалось, что я мог бы стать лучшим писателем своего поколения, обрети я наконец главный писательский навык в виде каменной задницы.
– Братан, спасибо за теплый прием, но я должен удалиться на некоторое время, – первым делом сказал Айдеру, выйдя из туалета.
Что меня ждало? Тысячи шагов и мысли о самом себе. Набережные и внутренние дворы, парадные и, возможно, квартиры, знакомцы и незнакомые. Начать, конечно, следовало с известной сети продаж алкоголя – там можно было заправиться "топливом", распихав по карманам мини-бутыли вина, виски и, возможно, ликера.
Меня ждал пульсирующий город, в котором, как говорили, сложно укрыться от дыхания великих. За каждым его поворотом, указывали пишущие коллеги, ты наткнешься на историческое место и, хочешь того или нет, увидишь город сквозь призму чужой судьбы. Моя интеллектуальная немощность была моим щитом, и я находился здесь как не требующий особых привилегий завоеватель. Малообразованный варвар, нуждающийся лишь в мясе, крыше над головой и любви.
***
Зашторив окно, выходившее на опустевший к этому часу Литейный проспект, я лег в кровать и попытался заснуть. Назавтра мне следовало встать пораньше, чтобы успеть принять душ и собрать вещи – никто не снимал с меня обязательства освободить помещение к полудню.
Я лежал в абсолютной темноте и, кажется, слышал внутри себя мелкий дождь, дробно стучавший по ржавому ведру сердца. Еще я слышал ход секундной стрелки настенных часов отчего-то усиливавших чувство опустошенности. Мне уже исполнилось 25, я, в лучшем случае, успел прожить треть жизни, и что я имел за душой? Череда разочарований и глухая пустота – густой дым заволок область грудной клетки, а сама жизнь стала больше походить на лживую имитацию того, к чему когда-то стремился.
– К имитации подталкивают социальные сети, – произнес я, обращаясь к красной точке на выключенной плазме, – Да-да, не спорь, именно они, ведь это они заставляют нас концентрировать внимание лишь на собственных успехах или приближении к ним. Не зря психологи, "стригущие" неплохие бабки за свой высокоинтеллектуальный бизнес, на каждом углу трубят о том, что наблюдение за лакированными жизнями друзей-френдов отрицательно сказывается на эмоциональном состоянии подопытных.
В попытке немного успокоится, я запульнул одной из многочисленных подушек, выложенных на кровати на восточный манер, в угол комнаты. Подушка упала, с жутким грохотом захватив с собой что-то со стола. Я вскочил – это была настольная лампа, которой я ни разу не успел воспользоваться.
Подойдя к окну, я продолжил свои размышления:
– Несправедливость существующего положения вещей очевидна… – но, видимо, из-за усталости, не найдя дельных аргументов, просто ударил кулаком о подоконник.
Сердце мое забилось еще чаще, а громкость движения секундной стрелки часов, казалось, мгновенно увеличился раза в три. Черт возьми, я рассуждал как классический неудачник.
Мгновенно обессилев, я опал на безразличный ковролин, которым был застелен пол номера, и с усилием дотянулся до брошенных здесь же джинсов. Нащупав негнущимися пальцами в одном из их карманов коробочку, я с облегчением выдохнул.
Все немногочисленные звуки Вселенной, проникавшие в помещение, казались колыбельной, а вдруг навалившееся чувство усталости и саднящая тоска опустили свои костлявые руки на вмиг отяжелевшие веки. Я заснул.