"Золушка" (часть первая)
"Золушка" (часть вторая)
"Золушка" (часть третья)
"Золушка" (часть четвертая)
...
XXVI Кстати. Может быть, вы обратили внимание, что я почти ничего не рассказываю о Катьке - своей родной младшей сестре, которая когда-то снабжала меня фильмами, включая пресловутого "Вальмона", а теперь живет в Москве. Откровенничать так откровенничать. У меня не очень хорошие отношения с моей сестрой. То есть мы никогда не ссорились, а когда она решила, следуя моему примеру, ехать жить в Москву и даже поступила в какой-то платный университет, я помогла ей с деньгами и сняла ей квартиру. Но при этом чем взрослее мы становимся, тем большей становится та пропасть, которая нас разделяет. И это именно пропасть, то есть такой элемент ландшафта, который, строго говоря, ни от меня, ни от нее не зависит - только увеличивается и все. Сейчас, может быть, я скажу что-то бредовое, но я все-таки скажу. Катька - она обыкновенная. То есть такая вот девушка, у которой есть парень, которая получает свои зачеты в своем универе, ходит с друзьями пить пиво, устраивает домашние вечеринки, которые называет "веселками", что меня почему-то бесит, когда закончит, может быть, найдет себе какую-нибудь работу, а может, просто выскочит замуж, нарожает детей, и все у нее будет отлично. Только не надо думать, что я к ней как-то плохо отношусь - родная кровь, все дела. Но если вдруг у меня случается что-нибудь ужасное - с тем же Бобром, - иду я не к Катьке, а, чаще всего - к Масику. Потому что с Масиком мне интересно, а с Катькой - совсем нет. Более того - иногда я с ужасом думаю, часто избегаю общения с собственной сестрой. Максимум - вот так, на бегу, позвонить, спросить как дела - ну и все, хватит. А чтобы сидеть на кухне ночь напролет, пить чай, болтать ни о чем - этого мне почему-то совсем не хочется. При том что я ее люблю, всегда приду ей на помощь, и надеюсь, что и она тоже поможет мне, если уж очень припрет. Но хочется надеяться , что не припрет, потому что - ну честное слово, я не знаю, как это объяснить. Она такая же, как я - две руки, две ноги, красивая, добрая (тут, может быть, мы и разные - я себя доброй не считаю), - но разница между нами есть, и она очень серьезная. Я долго не могла объяснить себе, в чем дело. Злилась на себя, переживала, даже называла себя сукой - но каждый раз вздрагивала, понимая, что с разделяющей нас пропастью я ничего не смогу сделать. Я уже произнесла это слово - обыкновенная. Катька действительно обыкновенная, и пару раз, когда я зачем-то встречала ее возле университета, я ловила себя на мысли, что вот толпятся там на крыльце студентки - наверняка где-то среди них Катька. И я не могу ее узнать, потому что она ничем не отличается от остальных. Дело ни в коем случае не в лице, не в одежде, не в макияже - внешние проявления к делу отношения не имеют. Дело, может быть, в глазах, в выражении лица, в осанке. В том, что делает женщину - женщиной. Мне очень бы хотелось, чтобы Катька восхищала, сводила с ума, заставляла бы плакать - подруг, соперниц, мужиков, меня, в конце концов, - но ничего этого нет, есть только коровья тоска в глазах, вечное ожидание милостей от природы, нескрываемая готовность довольствоваться тем, что есть и полное отсутствие какой бы то ни было мечты, даже самой простой. Я понимаю, что таких большинство. Но мне очень обидно и больно понимать, что в этом большинстве - моя родная сестра. Конечно, у нее все будет хорошо, гораздо лучше, чем у меня - но я не хочу для себя такого "хорошо". Наверняка я неправа, но журавль в небе, за которым я, наверное, буду гнаться всю жизнь, значит для меня несопоставимо больше, чем та синица в руках, которая есть у моей сестры и у миллионов девушек, которые ходят по улицам. "Прячась в спинах, ты потерял свои черты. Выводы просты - отделяйся от толпы". Извините. XXVII Когда я впервые оказалась в Москве, больше всего мне понравились семь сталинских высоток (часто я даже приезжала на Котельническую или на Кудринскую, садилась во дворе на лавочку и читала какую-нибудь книжку - книжка, конечно, должна была быть интересной, но больше всего мне нравился процесс перелистывания страниц; перелистываешь, а сама смотришь вверх - на стены, на окна, на шпиль со звездой - такое вполне эротическое чувство, попробуйте при случае) и остальные дома времен "архитектурных излишеств" - Тверская, Садовое, Ленинградка и так далее. В какой-то момент мне пришла в голову интересная (ну, мне так кажется, что она интересная) мысль: сейчас мы видим послевоенный советский ампир в современной городской среде, среди брежневских коробок типа тех, что стоят на Новом Арбате (кстати, я сейчас пишу - "Новый Арбат", но на самом деле до сих пор называю его Калининским, а, допустим, Никитский бульвар - Суворовским, а метро "Китай-город" - "Площадью Ногина". Давным-давно кто-то сказал мне, что "понаехавшего" можно отличить от коренного москвича именно по тому, как он называет переименованные улицы и площади. Если по-новому - значит, недавно приехал. Если по-старому - значит, коренной. Глупость, конечно, но мне такой способом мимикрировать под москвичку понравился, и я пользуюсь им до сих пор - даже несмотря на то, что давно не испытываю потребности в такой мимикрии), и современных бизнес-центров, а на их фоне "цековские" и "генеральские" дома смотрятся как артефакты из какой-то позапрошлой - очень симпатичной и очень далекой, - эпохи. Но это - сейчас. А когда их строили, не было ни Нового Арбата, ни бизнес-центров - зато были (особенно за пределами центра) деревянные избушки и какие-то совсем уродские бараки с удобствами во дворе. И вот как выглядела, например, высотка на Котельнической на фоне этих избушек и бараков - мы сегодня представить не сможем, даже если нам покажут сотни фотографий тех лет. Это как если бы в моем родном городе рядом с рестораном "Магистраль" вдруг появился нью-йоркский "Эмпайр стейт билдинг" - с ума можно сойти. Впрочем, мой роман с творениями Жолтовского и Иофана закончился уже давно - очень быстро я поняла, что псевдоимперский стиль послевоенной Москвы - явление, конечно, прикольное, но не более того - такая грустная недореализованная утопия, изначально обреченная, да к тому же (разумеется, по моему скромному мнению; на звание истины в последней инстанции я не претендую) вторичная, в сравнении с современной ей европейской и американской архитектурой. Другое дело - советский конструктивизм двадцатых-тридцатых. Мельников, братья Веснины, даже Щусев того периода - ну и, разумеется, Корбюзье со своим непонятно как попавшим на Мясницкую космическим кораблем Центросоюза (или Госкомстата? Ну, вы меня поняли). Это был уже, наверное, второй год моей московской жизни - началась весна, я часто бродила одна по переулкам центра Москвы, часами могла стоять, например, у дома Мельникова в Кривоарбатском, восхищаясь тем, что вот в той, прямо скажем, малоприятной и малопригодной для жизни стране, о которой писали Зощенко, Булгаков и Ильф с Петровым, жили и строили люди, как будто пришедшие на Землю из каких-то других - гораздо более развитых и продвинутых, - цивилизаций. От этой архитектуры голову сносило сильнее, чем от фантазий на тему "сталинская высотка и бараки", но и конструктивизмом я переболела довольно быстро - сердце красавицы, как известно, склонно к измене и перемене, и очень скоро на вопрос, какой архитектурный стиль нравится мне больше всего (хотя, конечно, никто таких вопросов мне никогда не задавал - блондинка, что поделаешь), я ответила бы - "Модерн". Когда сносили "Военторг", я плакала. В дом-музей Горького (единственный, между прочим, московский музей с бесплатным входом) в особняке Рябушинского я, никогда не любившая Алексея Максимовича, ходила не реже раза в неделю - не могла насмотреться на последний общедоступный (в остальных таких домах по какому-то нелепому недоразумению находятся посольства африканских государств, что лично меня почему-то особенно бесит) модерновый интерьер. И именно тогда я поняла, что жить в доме 1913 года постройки (архитектор - Шехтель!), в который меня четыре года назад поселил Бобер - это очень, очень круто. Я люблю этот дом даже несмотря на то, что в нем нет лифта и иногда протекает крыша и, когда мы наконец расстанемся с Бобром, я сделаю все, чтобы у меня каждый месяц были лишние сорок три тысячи рублей, которые я могла бы отдавать за эту квартиру ее хозяину Артуру. XXVIII С Артуром мы, надо сказать, за эти годы почти подружились, даже несмотря на то, что он дважды без предупреждения поднимал квартплату. Карачаевец, занятый каким-то околоспортивным бизнесом, с красавицей-женой и двумя детьми живет в обычной трешке где-то в Кузьминках, а квартиру на Садовом купил именно для того, чтобы кому-нибудь ее сдавать. Если кто-то собирается снимать квартиру в Москве, имейте в виду - выбирать нужно не только квартиру, но и хозяина, потому что хозяева бывают правильные и неправильные, и неправильный хозяин вполне может при минимальных усилиях испортить тебе жизнь. Разница между правильным хозяином и неправильным очень проста. Неправильный - чаще всего пенсионер, уехавший жить на дачу или к детям, или в какую-нибудь съемную каморку; квартира в Москве для него - единственный актив. Ничего более дорогого у него не было и никогда не будет, и поэтому над своей квартирой он трясется, как царь Кощей над златом - регулярно приходит смотреть, все ли в порядке, ругается, если не политы цветы (аргументы съемщика по поводу того, что снимал он все-таки не цветы, а квартиру, на такого хозяина не действуют) и, что самое ужасное, навязывается к арендатору даже не в друзья, а в настоящие родственники. Одного моего приятеля в свое время угораздило снять квартиру у такого дедушки - многолетнего ведущего рубрики "Сад и огород" в газете, если не ошибаюсь, "Социалистическая индустрия". Квартира была вполне неплохая - но каждый месяц дед приходил за деньгами. В ботинках проходил на кухню, смотрел, много ли в мойке невымытой посуды (если много, то делал замечание), потом проверял, вытерта ли пыль в комнате, а потом садился на табурет и долго рассказывал о том, как в одна тысяча девятьсот шестьдесят девятом году он у себя на приусадебном участке вырастил во-о-о-т такую репу. Рассказываю я об этом, чтобы было ясно, как здорово, когда ты снимаешь жилье вот у такого хозяина, как Артур, для которого ты - не черт знает кто, вероломно вторгшийся в пределы его суверенной квартиры, а уважаемый постоялец его одноместного отеля, в котором хозяин, если что, и ремонт сделает, и бытовую технику обновит и вообще хороший парень. XXIX А своего первого квартирного хозяина я не помню совсем - общался с ним всегда Серега, а я с Серегой тогда жила. Что мы друг в друге нашли, не понимал никто, включая нас самих, да и отношения у нас с самого начала были вполне дурацкие. Мы вместе учились в колледже (я на пианистку, Серега на хормейстера), но на третьем курсе ему надоело учиться, и он уехал реализовывать свои хормейстерские таланты на предвыборную кампанию в Москву. Работал, если мне не изменяет память, на СПС (на "тот самый" СПС - с Кириенко во главе и с Гельманом в штабе), но покорителем Москвы при этом не был - оставаться там не собирался, ни с кем особенно не дружил и писал жалостливые письма о своем московском одиночестве всем сокурсникам, в том числе и мне. Судя по всему, я была единственным из его адресатов, кто ему отвечал. Ну, вот такая я вежливая девушка - если мне пишут, то я должна ответить. Для него, вероятно, эта переписка значила гораздо больше, чем для меня, потому что когда он вернулся в Красноярск в новом пальто и вообще с деньгами, то прямо из аэропорта он приехал ко мне в общагу и сказал, что любит меня и хочет, чтобы я с ним жила. На признание в любви я ничего не ответила, а жить с Серегой согласилась сразу, честно объяснив ему, что соглашаюсь с ним жить потому, что отношусь к нему как к хорошему другу и буду жить у него именно как хороший друг у хорошего друга, а то в общаге вообще никакой жизни нет. Наверное, он расстроился, но ничего такого не сказал, и на следующий же день снял двухкомнатную квартиру на улице с очаровательным названием Телевизорная (деньги, заработанные в Москве, он вложил в долевое строительство нового дома где-то в центре Красноярска). Жили мы (по крайней мере - вначале) действительно как два друга, стечением обстоятельств оказавшиеся соседями по коммуналке. Серега, конечно, выглядел при этом как печальный влюбленный, переживал, когда я приходила домой поздно, а когда я ложилась спать, всегда сидел на кухне и зачем-то ждал, пока я засну - я засыпала, а сама думала - черт, какой все-таки положительный парень. Наверное, в этом и заключался его коварный и в то же время наивный стратегический план, что-то вроде "главное встретиться, а там уговорю". План, надо сказать, сработал - через три месяца такого странного соседства мы буквально ни с того ни с сего стали спать вместе, еще через несколько недель я ему вдруг сказала (именно в такой последовательности - вначале спать, потом сказать. Осуждаете, да?) - "Серега, а ведь я тебя люблю" (и сразу же спохватилась - как это, зачем это, - но он, по-моему, ничего не заметил), потом он позвал меня замуж, мы сходили в ЗАГС, потом (скорее не для себя, а для родителей) сыграли симпатичную свадьбу в какой-то пиццерии, а ровно через год после свадьбы Серега вдруг сказал - знаешь, мол, как-то тяготит меня семейная жизнь, давай разъедемся? - собрал вещи и действительно куда-то уехал. Я пожала плечами, потом, когда поняла, что это не шутки, поплакала, конечно, потом мы развелись, а теперь я, когда меня спрашивают, была ли я замужем, иногда, не задумываясь, отвечаю - нет, не была, тем более что действительно - А что, была, что ли?
...
